Бродячие поэты, воспевая ночную гавань Аргосмира, любили сравнивать морскую гладь с полуночным лугом, на который опустились переночевать огромные птицы – чтобы наутро взмахнуть белыми крыльями и вновь отправиться в путь... Может, порой вид гавани и вызывал такие романтические мысли. Но не в эту ночь. Не в эту страшную ночь. Черная, тяжелая, неподвижная вода походила на смолу, а корабли, в лунном свете застывшие на ее мертвой поверхности, – на беспомощных насекомых, угодивших в смертельную ловушку. Очертания их казались изломанными. Казалось, что если забелеют на реях треугольники парусов, если загремят в клюзах цепи, поднимая якоря, – все равно не сорваться морским странникам с недоброго рейда, не растаять во мраке. Луна глядела с неба с жадным страхом, словно зевака, глазеющий на казнь. Под этим желтым цепким взглядом вахтенный матрос с «Жемчужной чайки» чувствовал себя неуютно. Хоть бы ее облака закрыли, эту глазастую дуру! Вахтенный не был ни трусом, ни суеверным человеком – ну, не более суеверным, чем прочие матросы. Так почему ж так погано было у него на сердце? Хоть прыгай за борт – и саженками к берегу! С чего бы это? Вино в трактире было скверное или кабаний окорок несвежий? Или... Или муторно из-за того сказителя? Может, не стоило его бить? Может, он попросту придурок... или не знал, перед кем завел легенду о Земле Поющих Водопадов? Ну и что? Должен был знать! Правильно они с парнями его отметелили! Небось во дворце, перед королем, не начал бы сказ о том, как был убит королевский прадед – в чужой постели ревнивым мужем! Припомнил бы другую историю, чтоб государь доволен остался! А морякам можно в душу плевать, да? Можно напоминать о проклятии Морского Старца?
